Офицер рассказал о криминалистической технике, особенностях поиска пропавших людей, работе с детьми и многом другом
25 июля в России отмечается День сотрудника органов следствия. В преддверии этой даты SmolNarod встретился со следователем-криминалистом СУ СК России по Смоленской области Алексеем Васильевым и узнал о возможностях современной криминалистической техники, особенностях расследования дел, связанных с поиском пропавших людей, трудностях, с которыми сталкиваются офицеры, а также об общественной работе офицеров следственного управления и ее значимости.
Алексей служит в органах следствия уже 13-й год. Кроме того, наш собеседник – активный участник Вахт Памяти в составе ведомственного поискового отряда «Следопыт» и один из кураторов музея следственного управления, в котором собраны полевые находки офицеров.
Наша беседа состоялась в самом музее. На столе – следы активной работы: следователь-криминалист занимается реставрацией медицинских принадлежностей времен Великой Отечественной войны. То, что разговор будет долгим, но интересным, стало ясно с самого начала.
***
– Сперва давайте познакомимся. Расскажите, пожалуйста, о себе.
– В двух словах рассказать не получится. Одна только должность звучит так: следователь-криминалист отдела криминалистики Следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по Смоленской области майор юстиции Васильев Алексей Евгеньевич.
За годы службы в органах следствия я работал на различных должностях: сначала был следователем в Сафоновском межрайонном следственном отделе, в городском отделе по городу Смоленску, затем четыре года был в командировке в Москве и расследовал ряд резонансных дел в составе следственной группы, а после попал в отдел криминалистики и остаюсь здесь по сей день.
– В чем заключается ваша непосредственная работа?
– Сейчас моя первоочередная задача как следователя-криминалиста – это практическая и методическая помощь территориальным следователям. Мы с ними выезжаем на места происшествий, в том числе по резонансным и совершенным в условиях неочевидности, то есть по сложным делам. Мы, криминалисты, применяем различную криминалистическую технику для обнаружения всевозможных следов, помогаем следователям в их изъятии, упаковке и в дальнейшем в назначении всех необходимых экспертных исследований.
– О какой криминалистической технике идет речь?
– Много всего. Например, экспертный свет, с помощью которого мы на местах находим биологические следы, – это, пожалуй, самое главное. Помимо света, активно используем обнаружитель скрытых видеокамер. Применяем металлоискатели, которые помогают найти в том числе орудие преступления, квадрокоптер, с помощью которого можно запечатлеть обширное место происшествия, структурный сканер для составления 3D-картинки дна водоемов.
Применяем программно-аппаратный комплекс, который позволяет извлекать из мобильных устройств информацию, в том числе удаленную, обходить пароли. Кроме того, помогает устанавливать причастность подозреваемого по его местонахождению в момент совершения преступления, восстанавливать фотографии, которые могут быть полезны для расследования дела, или проверить поисковые запросы. Последнее тоже очень важно. Например, у нас был такой случай: обратилась пожилая женщина, которая заявила о совершении тяжкого преступления в отношении ее внука. Мы ее допрашивали, а одновременно наш специалист осматривал ее телефон и нашел в истории поиска запрос о том, какая уголовная ответственность ей грозит по статье 306 УК РФ (заведомо ложный донос). Вот такая мелочь, информационный след, позволила нам правильно выстроить тактику допроса, работы с окружением и установить истину – противоправные действия не совершались.
На самом деле мы применяем очень много высокотехнологичной криминалистической техники. И это, не говоря уже о фотосъемке обстановки на месте происшествия, обнаруженных объектов, способов их упаковки, изъятия.
В общем, мы как старшие товарищи: приезжаем на место и говорим, что надо делать, как правильно, всячески помогаем…
– Насколько важна такая первоначальная работа на месте происшествия, какой процент раскрываемости преступлений зависит от корректности, щепетильности, внимательности криминалистов?
– Я не побоюсь озвучить цифру 99%. Тщательный осмотр места происшествия, выявление всех следов – это основа дальнейшего успешного раскрытия дела. Также важно выстроить правильное межведомственное взаимодействие, ведь на месте работают и криминалисты, и оперативники, и участковые. От того, насколько грамотно применяется криминалистическая техника, выполняется комплекс следственных и процессуальных действий, во многом зависит вся судьба уголовного дела.
– В каких случаях работа криминалистов на 100% определяет раскрытие преступления?
– Преимущественно это дела прошлых лет. У нас есть аналитическая группа, которая постоянно продолжает вычитывать массив старых дел, анализировать данные… Если остались какие-то вещдоки, направляем их на новые экспертизы, дополнительные исследования, потому что сейчас техника и технологии стали совершеннее, пополняются базы данных. Например, очень широко применяется генетическая экспертиза, периодически «выстреливают» ДНК лиц, которые находились в местах лишения свободы. Мы устанавливаем их причастность к совершению других преступлений и привлекаем к ответственности – даже спустя долгие годы от ответственности уйти не удается. Если дело не закрыто, а, например, просто приостановлено, то в любом случае работа по нему не прекращается – ведется, пока не будет установлен виновный.
То есть, помимо того, что мы выезжаем на места преступлений, мы продолжаем вести дела прошлых лет, которые по тем или иным причинам были приостановлены. Мы, криминалисты, их стабильно перечитываем и, если замечаем, что на какие-то детали имеет смысл вновь обратить внимание, делаем это. Или, например, понимаем, что можно вновь побеседовать со свидетелями, которые, допустим, в процессе расследования меняли свои показания. К тому же, если дела касаются каких-то бандитских разборок, и раньше свидетели просто боялись говорить, возвращаемся к ним вновь. Такие повторные беседы нередко дают результат, потому что преступники, которых когда-то боялись, уже в местах лишения свободы или скончались… Да и в целом у нас сейчас не такая обстановка в субъекте, когда людям страшно что-то говорить.
– Наверно, последнее дело с флёром девяностых и нулевых – это убийство смолянина, которого похитили, вывезли за город и закопали…
– Да, причём там это просматривалось уже по видеозаписи из гаражей, где его похитили. В том случае, кстати, тоже решающую роль сыграла именно криминалистическая работа.
Коллега с помощью нашего оборудования и жены потерпевшего (она знала пароли от аккаунтов мужа) установил примерный маршрут передвижения похищенного по базовым станциям, фиксировавшим местоположение абонента. Каждый случай уникален, но вот здесь, конечно, помогло то, что жена всё же знала пароли, и мы смогли оперативно получить необходимые данные. Иначе нам пришлось бы через суд добиваться разрешения на получение информации о соединениях между абонентскими устройствами, потом обращаться к оператору за детализацией телефонных соединений, где будут указаны базовые станции, которые последними регистрировали телефон в сети. То есть применение имевшейся в нашем распоряжении криминалистической техники значительно ускорило процесс.
Плюс в том случае помогли данные с дорожных камер. Установили, что преступники с потерпевшим заезжали в Боровую, оттуда направились в сторону Чекулино, поэтому там и искали. Вскоре поисковики «Сальвара» нашли на предполагаемой территории тропинку в лесном массиве, вызвали нас, а мы уже всё раскопали.
Я сам выезжал на место сожжения машины потерпевшего и на место обнаружения его тела. Раскрыто это дело было не сразу, потому что преступление было тщательно спланировано, тем более оба преступника ранее уже отбывали наказания в виде лишения свободы, то есть имели криминальный опыт.
– Что в итоге выдало личности преступников?
– Недалеко от места, где была сожжена машина потерпевшего и где он был закопан, нашли свежее кострище, в котором явно недавно что-то сжигали. В огонь попал баллончик, взорвался, и вещдоки раскидало. Среди них была обнаружена недогоревшая тактическая замшевая перчатка с костяшками, а внутри этой перчатки – генетический материал, потожировые следы одного из преступников.
Там и дальше интересно всё развивалось. Преступники уехали в другой регион, Краснодарский край, по пути совершили еще одно похищение человека и машины, и потом один из них убил другого. В общем, очень страшные люди.
***
– Насколько мне известно, вы специализируетесь на поиске пропавших людей.
– Да, в отделе криминалистики есть распределение по направлениям деятельности. У меня основное – без вести пропавшие и всё, что с этим связано.
– Как выстраивается работа, когда поступает заявление об исчезновении человека? Расскажите о механике процесса, какая техника используется, с какими трудностями сталкиваетесь чаще всего.
– В первую очередь собирается следственно-оперативная группа, выезжаем на место, где, к примеру, в последний раз видели человека. Если нет такого, то по месту жительства, там проверяем, не было ли совершено преступление в отношении пропавшего в его доме. Для этого осматриваем помещения с применением криминалистической техники, ищем следы крови, в том числе замытые – они тоже «светятся». Если находим такие следы, используем тест-полоски, которые определяют, кому принадлежит кровь: человеку или животному. Это экономит время, силы и средства в том числе экспертных учреждений и значительно ускоряет нашу работу.
Также всегда изымаем личные вещи: зубную щетку или расческу. Если таких предметов нет, то берем образцы у близких родственников. Это необходимо для постановки пропавшего на учет и последующего сравнения генетики по базам данных, например, с неопознанными телами, найденными где угодно в России или Белоруссии. С давних лет все без вести пропавшие стоят в федеральной базе по генетике, и если находят останки неопознанного человека, они всегда проверяются по этой базе.
– Как часто пропавшие люди по прошествии долгого времени находятся живыми?
– К сожалению, чем больше времени прошло, тем меньше шансов на это. К тому же сейчас век высоких технологий, пропасть бесследно практически невозможно. Покупаешь билет – остается след, выходишь в интернет – след, меняешь симку, а устройство оставляешь то же – след. По базовым станциям установить местоположение все равно можно. К тому же повсюду появляется всё больше камер – это тоже помогает.
По всем этим следам уже в первые дни чаще всего видно, сам человек ушел и не желает сообщать об этом, или же с ним что-то случилось. Если дома остались все документы, карты, телефон, то сразу понятно, что человек не мог добровольно уйти без необходимого в современном мире.
– Что происходит, если после осмотра дома непонятно, ушел человек сам, или ему «помогли»?
– Если пропал несовершеннолетний, то на начальном этапе еще отрабатываем родителей – отправляем их на полиграф, чтобы это направление сразу исключить. Потому что, к сожалению, случается всякое. Не в нашем регионе было, но довольно яркий пример: пропал ребенок, и следователь обратил внимание, что родители говорят о пропавшем в прошедшем времени. Их отправили на полиграф, и выяснилось, что ребенка убили и сокрыли.
Следующий этап – отработка круга общения пропавшего, а дальше идем по следам. Если появляются основания полагать, что с человеком что-то произошло (если был какой-то конфликт, если он внезапно отчуждал свое имущество и так далее), возбуждается уголовное дело. Затем уже по обстоятельствам проводятся подворовые обходы, опросы возможных свидетелей, отсмотр записей со всевозможных камер… Ещё может помочь публикация в средствах массовой информации, комментарии могут полезные появиться… Всегда всё по-разному. Плюс в вопросе поисков людей очень хорош «Сальвар», работаем с ними. Если у нас много направлений работы, то у них основной – именно поиск.
– Вы часто сотрудничаете с волонтерскими объединениями («Сальвар», «Лиза Алерт», «Добротворецъ»)? Как выглядит совместная работа с добровольцами?
– У нас работа уже отлажена, причем зачастую они подключаются даже раньше нас, когда родственники обращаются к ним напрямую, минуя правоохранительные органы. А мы впоследствии узнаем о пропавших уже из их публикаций.
– Быть может, в этом существенную роль играет стереотип о том, что нельзя подавать заявление об исчезновении человека до истечения трех суток…
– Этот стереотип – именно что стереотип. Это неправда, надо обращаться сразу. Если близкие понимают, что исчезновения не свойственны человеку, и с ним явно что-то случилось, то чего ждать? Окончания первых трех суток, в течение которых раскрывается большинство преступлений? Это очень вредный стереотип.
– При исчезновении людей уголовные дела возбуждаются то по статье 105, то по статье 109 УК РФ, как, например, в случае, когда в Ключевом озере утонул подросток. От чего зависит квалификация?
– Как правило, по 109-й – когда уже нашли погибшего, и на нем нет следов телесных повреждений, указывающих на совершение в отношении него преступления, но надо установить обстоятельства случившегося. А 105 – когда человек ещё без вести пропавший, и ничего непонятно.
В целом же уголовные дела возбуждаются, потому что они дают следствию больше возможностей, больше полномочий, чтобы провести те следственные действия, которые в рамках проверки нам недоступны. И банально в случае проверки мы ограничены сроками – максимально ее можно продлять до 30 суток, а после необходимо принять процессуальное решение – например, возбуждать то же уголовное дело.
– Мы как журналисты видим пресс-релизы лишь о возбуждении подобных уголовных дел, но чаще всего не знаем, чем они заканчиваются. К каким последствиям это обычно приводит, оборачивается ли санкциями для кого-либо?
– Конечно. Даже если лицо, подлежащее привлечению к ответственности в качестве обвиняемого не установлено, это не значит, что всем всё сходит с рук.
Мы досконально проверяем все факторы. Например, в случаях с утоплениями, выясняем, а было ли оборудовано место купания. Или были ли установлены специальные знаки на подходах к Днепру (зимой в местах, где река замерзает, обязательно должны быть знаки, запрещающие выход на лед). На органы местного самоуправления возложены обязанности по обеспечению сохранности жизни и здоровья людей на водных объектах, то есть они обязаны проводить профилактические мероприятия, рейды, устанавливать соответствующие знаки и многое другое. Если речь идет о случае, как на Ключевом озере, то будут проверяться в том числе действия спасателя, регламенты, должностные инструкции, которыми он должен был руководствоваться, и так далее. Следствием будет дана оценка всем обстоятельствам, всем деяниям: и действиям, и бездействиям.
Если мы выявляем ненадлежащее исполнение обязанностей по обеспечению безопасности людей на воде, недостаточное для образования состава преступления, меры реагирования все равно предпринимаются: например, вносится представление в ответственный орган, после чего проводятся внутренние разбирательства – дисциплинарные взыскания вплоть до увольнения.
– Как долго продолжаются поиски пропавших, в том числе утонувших людей? Что происходит, если пропавших так и не находят?
– При возбуждении уголовного дела есть механизм продления сроков, но никакого конкретного временного предела нет. В теории расследование может длиться бесконечно, но это необходимо аргументировать перед руководством. Если следствию требуется свыше года, то продление происходит уже через центральный аппарат ведомства, и там дают многостороннюю оценку: насколько резонно продление, по объективным ли причинам следователь его просит, также оценивается проделанная работа.
Например, у меня в производстве находятся дела по детям, которые провалились под лед в Днепр 23 февраля 2024 года, и только один спасся, по мужчине, который еще в 2022 году пошел купаться в Ярцевском районе и пропал (все вещи остались на берегу, а его самого нет). Мы всё расследуем, продлеваем…
Когда есть объективные данные о том, что в отношении человека не совершались какие-либо противоправные действия, и его исчезновение стало следствием рокового стечения обстоятельств, то, конечно, активные следственные действия останавливаются, но поисковые мероприятия не прекращаются до обнаружения тела. То же самое с историей, когда на Днепре утонули три ребенка: тела двоих нашли, третьего продолжаем искать.
– Какова вероятность, что этих людей, двоих детей и мужчину из Ярцевского района, когда-либо найдут, ведь прошло много времени?
– При проведении поисковых мероприятий мы сотрудничаем со спасателями, добровольцами, и из общей многолетней практики эти три человека – пожалуй, единственные, кого пока не нашли. До этого, за 40 лет, был всего один случай, когда костные останки ребенка нашли под завалами бревен в районе Боровой через полгода после исчезновения, и это был уникальный инцидент. Остальных всегда находили, даже в Днепре.
Река ведь петляет, образует естественные преграды (много поворотов, водоворотов, коряг), и основные точки, где чаще всего оказываются утонувшие, мы прекрасно знаем.
Я лично два раза в неделю выезжаю на поисковые мероприятия. Обследуем берега, урезы воды, места, куда могло вынести тела при паводках. Пишем письма в следственные органы Республики Беларусь, то есть работа не прекращается. Поэтому мы не отчаиваемся, будем совместно с водолазами обследовать такие вот завалы, повороты, места с крутыми берегами, где могло остаться тело. Поисковые мероприятия продолжаются в любом случае.
– Вы упомянули о случаях, когда преступления пытались сокрыть путем утопления тел. А часто подобное случается в Смоленской области, не считая преступления, совершенного прошлой осенью в микрорайоне Королевка?
– Случается, и скрывают не только в водоемах. В Вязьме в мусорный контейнер расчлененное тело женщины один пытался спрятать. Еще коллеги выезжали на дело, когда женщина в теплице зятя закопала. В Холм-Жирковском районе мужчина убил сожительницу, а потом бетонный элемент привязал к телу и бросил в наполненную водой лесную канаву. Казалось, там погибшую нельзя найти, но подъемная сила тела сумасшедшая, все равно всплывает потом – и ее нашли. Чаще всего вопрос в том, насколько преступник готовится к совершению преступления и насколько хочет избежать наказания. Но все равно со временем всё и всех находим.
***
– У каждого работника органов следствия, если верить литературе, документалкам, фильмам и сериалам, есть «то самое» дело или дела – случай, который запомнился на всю жизнь, стал поворотным в карьере и так далее. У вас есть такое?
– Нет, у меня такого нет. Я думаю, все дела в совокупности формируют следователя как квалифицированного специалиста. Каждое дело пополняет багаж знаний, который в дальнейшем помогает работать над последующими случаями.
– А самые первые дела?
– Хорошо их помню. Самое первое – по статье 111 УК РФ, причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Мужчина, который провел в местах лишения свободы 36 лет, тиранил свою сожительницу, и в ходе очередной ссоры она его табуретом… Потом – по статье 318 УК РФ, применение насилия в отношении представителя власти, когда с вызова привезли хулигана в состоянии алкогольного опьянения, и он напал на полицейского…
– Вот это память…
– Да. Но абсолютно каждое дело – это опыт. Каждое уникально, каждое важно.
– Вы когда-нибудь сочувствовали преступникам?
– Конечно. С какой-то долей сочувствия я отношусь практически ко всем, за исключением педофилов, насильников и бандитов, которые осознанно совершают непоправимое. Взять, например, женщину из Вяземского района, которая закопала зятя в теплице. У потерпевшего, скажем так, была небезупречная репутация, и, если она боялась за семью, ей нужно было обратиться в правоохранительные органы, к участковому, не доводить до того, что в итоге произошло. Она совершила преступление, но сочувствия это не отменяет.
– Вы постоянно работаете с человеческими трагедиями, видите трупы в самых разных состояниях. Каково это?
– Конечно, лицезрение мертвого человека и непосредственная работа с ним, тем более, как вы верно сказали, в самых разных состояниях, не может кому-либо нравиться. Но человек привыкает ко всему. Нужно просто делать свою работу.
– Замечаете в себе следы профессиональной деформации?
– Ничего критичного я в себе не замечаю, но модель мышления, конечно, меняется. Еще на самых первых делах я понял, что верить на слово кому-либо нельзя, всё нужно проверять, установить объективную истину, слушая лишь одну из сторон, нельзя. Так и в жизни.
– Бумажной волокиты много?
– К сожалению, да. Не все как в кино, где показывают, что следователь только и делает что ездит по местам преступлений. В жизни процессуальное оформление занимает около 80% времени.
На самом деле наша работа – это в целом не что-то очень быстрое.
– Когда вы выбирали профессию следователя, у вас, вероятно, были некие представления о ней. Насколько реальность отличается от юношеских ожиданий?
– Наверно, изначально образ следователя у меня строился на фильмах, сериалах. Среди близких родственников я первый в семье следователь, только двоюродный дедушка работал в дознании – может, он повлиял, но в целом представление об этой работе было на основании художественных произведений.
Лично у меня путь к профессии начался в школьном возрасте: мы с товарищем играли в участковых, оперативников – в целом импонировал этот образ. Конечно, с теми фантазиями мало общего. Но по прошествии лет могу уверенно сказать, что я ни в чем не разочарован. Я каждый день ловлю себя на мысли, что я с удовольствием хожу на работу.
– Вам многие позавидуют…
– Да я сам себе завидую! Мне нравится предварительное следствие, сбор данных, установление истины, помощь другим, благодаря чему чувствуешь себя нужным – и следователям, и потерпевшим, чьи права нарушены. Всё это приносит удовольствие и помогает закрыть глаза на необходимую рутину. Да и в целом сейчас работа стала более разноплановой – это огромный плюс.
– Как удается совмещать столь непростую работу с семьей? Как вы отдыхаете, перезагружаетесь?
– Очень сложно. О-о-очень сложно. Всё зависит от терпения второй половинки, дети – хочешь-не хочешь терпят, но найти выход всегда можно. Например, я беру своего старшего сына, ему семь лет, на Вахты Памяти. Начиная с прошлого года, он со мной все три Вахты пробыл.
– Ему не слишком тяжело?
– Тяжело, но ему нравится. Сейчас по дороге в садик постоянно спрашивает: «Сколько дней осталось до вахты? А ты меня возьмешь на вахту?». Конечно, непосредственно к поисковым мероприятиям мы его не привлекаем, но он, как и дети других сотрудников, оказывает посильную помощь: под присмотром взрослых собирает ветки для костра, носит воду.
***
– Что из себя представляет отряд «Следопыт»?
– Поисковый отряд «Следопыт» был создан в 2020 году на базе регионального следственного управления из числа сотрудников. Инициатором был наш руководитель Анатолий Юрьевич Уханов.
Сейчас костяк отряда составляют несколько офицеров управления, но многие участвуют в деятельности по мере сил. У главы регионального ведомства, например, из-за большой занятости нет возможности полноценно уезжать в поля, но, если есть время, приезжает, работает лопатой наравне с другими.
Еще у нас в отряде среди постоянных членов наш студент-целевик, сейчас он учится в Москве, уже закончил третий курс. Постепенно присоединяются близкие сотрудников, например, муж одной из коллег привозил ее на вахту и тоже проникся.
– Вы сами состоите в отряде с самого начала?
– В первый раз я поехал на Вахту Памяти весной 2022-го, с тех пор езжу каждый раз, трижды в год. Сейчас я главный поисковик, на мне вся поисковая работа, хотя изначально сомневался, надо ли это делать. Думал, может лучше оставить павших в покое, пролежали уже десятки лет – может пусть там и покоятся… Но, когда я увидел, в каких местах, в каких позах порой оказываются останки людей, которые защищали нашу Родину, понял, что это необходимо, что это действительно благое дело на 100 процентов. Поднимать – надо, перезахоранивать с почестями – надо. Особенно приятно, когда удается установить личность, родственники забирают останки, хоронят на родной земле.
– Много удалось найти солдат?
– В начале 2022 года мы нашли, подняли и вынесли с поля боя 10 бойцов Красной армии, захоронили их со всеми почестями. Но ведь важно не только найти, а еще и опознать павшего, и это как раз самое трудное. Чтобы установить личность, нужен медальон, а его мы нашли только у одного солдата. Внутри была записка, но она была заполнена химическим карандашом – экспертам не удалось ее прочитать. Я не теряю надежды выяснить имя бойца, но пока…
– Многих павших удается опознать?
– Нет, к сожалению. На последней Вахте совместными усилиями, всеми отрядами, мы нашли 204 бойца, из них опознали только двух. В целом процент опознанных очень мал: примерно один на 100 человек.
– Случается такое, что за целый день ничего не находите? Если да, как реагируете на это?
– Случается. Я реагирую философски: понимаю, что со своей стороны я сделал, что мог, выполнил запланированное, но увы. Ну, и ничего страшного – я выложился по полной, карта закрыта. Отсутствие результата – тоже результат.
На Вахтах ведь реализуется еще одна важная задача: при поисках павших мы используем специализированное оборудование и знакомим с ним молодых сотрудников. Фактически они учатся пользоваться криминалистической техникой, узнают о новшествах и получают представление о том, что есть в распоряжении управления.
– Что из себя представляет музей отряда?
– Музей был создан в 2023 году, тоже по инициативе руководителя Анатолия Юрьевича Уханова. Изначальная цель отряда – находить и поднимать павших, но в процессе поисков мы находим много материальных следов прошлого. Оставить их в земле рука не поднимается, стали собирать, что-то восстанавливать, реставрировать, и со временем накопилось много, скажет так, артефактов – вы сами видите.
Все, что находится в музее, помимо элементов антуража, — найдено нами, отрядом. Оружие, конечно, деактивировано, всё безопасно. С частью экспозиции музея участвуем в публичных мероприятиях, прикоснуться к найденному могут все желающие.
– Насколько мне известно, вы активно работаете с подрастающим поколением – в чем заключается эта работа?
– Мы работаем с подшефными классами – у нас заключено соглашение со школой №38 города Смоленска. Проводим тематические мероприятия, знакомим с деятельностью ведомства, берем детей на Вахты Памяти, некоторые приходят к нам в музей помогать.
Впоследствии многие становятся сотрудниками органов следствия, сейчас наибольшую активность проявляют трое ребят. Один изначально изъявил желание и до сих пор настроен поступать в Московскую академию Следственного комитета Российской Федерации с последующим трудоустройством. Но, как показывает практика, со временем у многих, если не у всех, появляется желание стать следователями. Сначала хотят стать айтишниками, кто-то – блогерами, а потом приходят к выводу, что это, конечно, интересно, но выбирают всё же следственную работу.
