Исполнилось 80 лет двум страшным документам, от которых современные историки начинают отсчитывать историю ГУЛАГа и Большого террора против своих же граждан. 30 июля 1937 года был издан секретный приказ НКВД под номером 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», а 15 августа 1937 года вышел приказ НКВД «Об операции по репрессированию жён и детей изменников Родины». И хотя документы поступили на исполнение во второй половине года, масштабы казней и арестов были столь значительны, что именно 37-й год вошёл в память народную под знаком «сталинские репрессии».
Сегодня, когда в России крепнет тоска по «сильной руке», нужно вспомнить о трагических событиях 80-летней давности. О леденящем, парализующем страхе, о доносах, о пытках и расстрелах, о мучениях в тюрьмах и лагерях, о загубленных и растленных душах, о сломанных жизнях, об осиротевших детях…
Наш собеседник – Андрей КРИВОЛАПОВ, член Союза писателей России, переводчик, редактор, ведущий авторской программы на «РенТВ — Смоленск», посвящённой литературе и книгоизданию.
В 1937 году у него пострадал ближайший родственник – дедушка Леонид Яковлевич Криволапов. В Ленинграде он занимал ответственную должность в издательстве, был арестован, осуждён, провёл в Норильских лагерях долгие 18 лет. Был реабилитирован при Хрущёве, восстановлен на работе в «Детгизе». Находясь в немыслимых, нечеловеческих условиях, Леонид Яковлевич сохранил душу, не озлобился, вернулся к полноценной жизни, дожил до глубокой старости. Об этом – наш разговор с его внуком.
– Андрей Игоревич, довоенный Ленинград – признанная столица детской литературы. Ваш дед, Леонид Яковлевич, возглавлял «Детгиз» – главное детское издательство страны, его ленинградское – ключевое – отделение. После ГУЛага он снова вернулся в Ленинград. Как получилось, что вы оказались в Смоленске?
– Я здесь живу с 1974 года, поскольку мой отец – военный. Мы много помотались по стране, и, в конце концов, осели в Смоленске. А военным отец стал как раз потому, что другого пути у него не было – при репрессированном отце. Деда арестовали 27 декабря 1937 года, в канун новогодних праздников. В 1955 году он был реабилитирован. То есть провёл в местах заключения почти 18 лет. Потом ещё два года находился на поселении.
– Как в это время жила семья? Насколько она пострадала после ареста?
– Семья пострадала весьма существенно. Жили они все вместе в большой хорошей квартире на Васильевском острове – дед, его жена (моя бабушка), трое детей и мать деда. Когда деда арестовали, бабушка тут же потеряла работу, её уволили, и долгое время она не могла устроиться. В конце концов, её взяли управдомом. Из квартиры семью выселили. Детям грозил специализированный детский дом, но моя бабушка, будучи женщиной умной и решительной, сразу увезла всех троих – посадила в поезд, и они уехали в Ярославскую область, в глухую деревню. Там какое-то время работали в колхозе.
Поскольку концы с концами не сводили, то двоих детей – моего отца и младшую сестру – отдали в детский дом, а старшая сестра, моя тётя, продолжала работать с бабушкой в колхозе. Так что можете себе представить: благополучная семья, дед – представитель номенклатуры (Институт красной профессуры, военная академия по направлению комсомола, которую он закончил в звании полковника; изучал вооружённые силы вероятного противника). Биография у него длинная, и ко времени, когда он возглавил «Детгиз», Леонид Яколевич был очень успешным человеком. Ему было всего 33 года. Семья жила хорошо, в доме была прекрасная библиотека, и всё это в одночасье исчезло, рухнуло.
– Как семья пережила Великую Отечественную?
– Мать деда, моя прабабушка, умерла в блокаду в 1942 году. В 1944 году, после снятия блокады, обе сестры отца вернулись в Ленинград и работали по линии «Трудовых резервов». Они поступили учиться в техникум. И у них была более-менее спокойная жизнь. А отец мой по-прежнему был в детдоме в Ярославской области. В 1946 году средняя сестра приехала за ним и забрала в Ленинград. В Ленинграде он на какое-то время тоже попал в детдом, там учился, потом вышел и сразу начал работать – на заводах имени Кирова, Жданова, на Балтийском заводе. Работал слесарем и параллельно учился в вечерней школе, закончил пятый-восьмой классы. Потом ему и его сослуживцам по Балтийскому заводу предложили поступить в военное училище. Отец хорошо учился, был умным и ответственным…
– Получается, несмотря на суровые стартовые условия, человек сам себя сделал?
– Он с товарищами поехал в Серпуховское училище авиационных техников, сдал там очень хорошо все экзамены, но его не приняли – из-за происхождения. Но предложили попытать счастья в Харьковском высшем военном училище связи. Он поехал туда, с уже сданными экзаменами, и его спокойно принимают. Не помешало то, что он член семьи врага народа. При том, что в Харькове учили работе с засекреченной связью, там военные секреты… С тех пор отец служил до самой пенсии, службу он закончил здесь, в Смоленске, в 46-й Воздушной армии, полковником, в должности заместителя начальника войск связи армии.
– Я правильно понимаю, что про судимость деда вашему отцу приходилось писать во всех анкетах?
– Конечно! Графа «отец»: «репрессирован». Это была печать неблагонадёжности – до 1955 года, до реабилитации. Чтобы вы представляли: когда деда арестовали, моему отцу (он 1933 года рождения) было 4 года, когда деда выпустили – 22. К этому времени молодой человек уже вполне определяет свой жизненный путь.
– Как семья восстановила связь с репрессированным Леонидом Яковлевичем?
– Дед долгое время считал, что его семья погибла в войну, пока не начал получать письма. Он не знал, где они, что с ними, а семья, как я уже говорил, большая, и мать действительно погибла… Дед мне рассказывал, что после войны заключённым были сделаны послабления. Так, разрешили обмениваться письмами – одно письмо в течение года получить, одно письмо в год написать. И мой отец писал ему из детдома примерно такое: «На Новый год всем давали пироги, а мне и ещё одному мальчику не дали. Сказали: вы – дети врагов народа, вам не положено».
– Как вы узнали о том, что дед был репрессирован?
– Я это всегда знал, сколько себя помню.
– Вы учились в советской школе, по советским учебникам – там не то чтобы замалчивалась тема массовых репрессий, но о них говорилось скупо, чуть ли не одним абзацем. Вы были комсомольцем?
– Да, разумеется.
– Как у вас в голове одновременно укладывалась такая страшная судьба ближайшего родственника, – ведь вы же не сомневались в его невиновности?..
– Да, конечно!
– …Как у вас в голове сочетались официальная пропаганда и реальная история семьи?
– Во-первых, к пропаганде я всегда относился скептически. Во-вторых, годам к 16-ти я начал читать по-английски, и читать те книги, которые у нас не переводились. Поэтому у меня окошечко восприятия было приоткрыто пошире. Плюс такой момент. Я, ещё когда был подростком, разговаривал на эти темы с дедом. Он частенько отдыхал в Репино, это под Ленинградом, на Балтике, был там такой пансионат для старых большевиков – по месяцу каждое лето он там обязательно жил. Дед, при всём том, что провёл в лагерях столько времени, идейно не изменился. Он как был комсомольцем 20-х годов, таким в душе и остался.
– Как Леонид Яковлевич после всего пережитого относился к личности Сталина?
– Он сохранил уважение к вождю. Тем более что в молодости два-три раза встречался со Сталиным на съездах комсомола. Тот, видимо, произвёл на него достаточно сильное впечатление. Дед был делегатом первых съездов комсомола, ярко выступал на них… Он был в полной уверенности, что большой террор устроили вредители, это всё перегибы, и Сталин, по его мнению, всего не знал.
– Он как-то объяснял произошедшее лично с ним? Причиной ареста был чей-то навет, зависть, сведение счётов?
– Он знал человека, который написал донос, и даже встречался с ним после своего освобождения. Но, как говорил мне дед, уже никаких чувств к нему не испытывал. Нет, он доносчика не простил, но дед был такой философ, на самом деле. Очень интеллигентный и многогранный человек, несмотря на то, что из простой семьи. Родился в Днепропетровске (Екатеринославе), мальчишкой работал в кузнице, в мастерской. Его захватил ветер революции, и он вошёл в число первых комсомольцев. Безусловно, Советская власть дала ему шанс в жизни, и он это оценил.
– Когда вы начали задумываться об обстоятельствах, с которыми он столкнулся в неволе? Как вы себе представляли его заключение и когда вы стали интересоваться деталями? Когда вы стали ему задавать вопросы «как ты это прошёл?», «как ты это пережил?», «каково тебе там было?»
– Я начал задавать ему такие вопросы лет в 15. А потом, когда уже все читали Солженицына, и это произвело очень сильное впечатление – я для себя уточнял многие вещи. Он не очень-то любил рассказывать про лагерь…
– Так что он вам рассказывал, подростку, какие слова подбирал?
– Он со мной всегда разговаривал как со взрослым, он считал меня мальчиком развитым (улыбается), поэтому не пытался что-то нивелировать. Как выжил? Он говорил, что им здорово помогали уголовники, там, в Норильске. То есть, если они видели, что это люди с крепкими человеческими качествами, то они им помогали. Заключённых привезли в Норильск, в тундру, высадили и сказали: «Здесь будет город, и вы его построите». Собственно, так они начинали. Начали с того, что сами себе построили бараки и взялись за всё остальное.
У деда была совершенно феноменальная память. Безусловно, она ему помогла, когда он находился за решёткой. Он говорил, что любимые книжки можно прокручивать в голове – они помогают. Конечно, он переживал жесточайший прессинг. Рассказывал об этих убийствах, – расстрелах на месте, – когда человека отпускают по малой нужде (это описывал и Солженицын), тут же стреляют в него, убивают и переставляют колышек, чтобы получить у начальства благодарность за расстрел при попытке к бегству. Всё это происходило у деда на глазах. Нужно иметь очень большую внутреннюю силу, чтобы выжить, когда понимаешь, что жизнь человеческая в твоём окружении перестаёт хоть что-то стоить. Нужно иметь очень сильную волю, чтобы остаться в таких условиях человеком!..
– Как ему удалось вернуться к прежней жизни? Ведь память о пережитом – тяжкая ноша…
– Дед считал, что человек всё равно способен сам скроить свою судьбу, несмотря на обстоятельства. Когда его освободили с каторги, и он остался там на приисках, на поселении, с поражением в правах, он экстерном закончил курсы горных мастеров. А к моменту отъезда, в 1957 году, Леонид Яковлевич был уже заместителем главного инженера рудника. В семье хранится его трудовая книжка. Она начинается записью «работа в условиях Крайнего Севера», то есть с заключения. Весь предыдущий трудовой стаж сгинул, указана только служба в армии – 2 года 9 месяцев, когда он учился в военной академии. Тем не менее, всё время заключения и работу на поселении ему засчитали в трудовой стаж как «год за два». Плюс он до ухода на пенсию работал в «Детгизе», так что ушёл персональным пенсионером союзного значения.
– А вы ребёнком, подростком чувствовали, что ваш дедушка работает на необыкновенной работе, что он необыкновенный человек?
– Ещё бы! Когда я пошёл в первый класс, дед уже был заместителем директора «Детгиза». Он «уходил» в Норильск с должности директора, а восстановили его потом только в должности заместителя, и в ней он проработал до самой пенсии. Я на протяжении всего детства помню ленинградские детгизовские утренники – с участием писателей и поэтов. Большое здание, достаточно помпезное, всегда масса народу, цвет тогдашней литературы…
У меня с детства остались очень сильные впечатления: я приезжал в Ленинград и приходил к деду в издательство. Заходил к нему в кабинет – большой, красивый, с огромным столом – и меня захватывало огромное количество книг, книг самых разных! У меня до сих пор сохранилось множество сигнальных экземпляров – старых-старых лет! В Ленинграде у родных есть рукописная книга, которую деду подарили в издательстве при уходе на пенсию. И там иллюстрации, стихи и рассказы наших классиков – каких только нет!..
Когда дед был уже в преклонном возрасте, меня поражали его энциклопедические знания. В частности, в литературе. Мне до него далеко, хотя бы потому, что он мог с любого места продолжить цитировать хоть Блока, хоть Пастернака – в то время не самых приветствуемых поэтов. Гулять с дедом по Ленинграду было наслаждением – он всё знал. Например: «Вот здесь, Андрюша, стоял ларёк, в котором Пушкин любил клюкву покупать!»
– Была ли у него самого творческая жилка?
– Он очень хорошо рисовал – об этом говорят все, кто его знал. И всегда много внимания уделял оформлению книг, очень много работал с художниками – с теми, кого мы все знаем и очень любим по книгам из нашего детства (улыбается).
– 18 лет в сталинских лагерях – это очень много! Извините за вопрос, но проявлялись ли у вашего дедушки какие-то особенности, вызванные столь долгим заключением?
– Особенности? Он курил исключительно сигареты «Золотое руно» – это ароматный табак. Нет, он не чифирил, лагерных ухваток у него не было никаких, татуировок, разумеется, тоже не было. Глубоко интеллигентный человек, любитель и любимец женщин, очень галантный, остроумный, видный мужчина, интересный…
– Насколько я знаю, Детское государственное издательство было создано постановлением ЦК ВКП (б) в 1933 году. Как долго Леонид Яковлевич руководил «Детгизом» до ареста?
– Дело в том, что до «Детгиза» он работал главным редактором одного очень интересного журнала – «Юный пролетарий». К участию в нём тоже привлекались самые известные и талантливые авторы. Так, дед мне рассказывал, что Ильф и Петров из-за океана присылали свою «Одноэтажную Америку» именно в «Юный пролетарий», и она печаталась с продолжением из номера в номер. В «Детгиз» он был назначен в 1937 году и проработал там до ареста почти год. А после возвращения проработал в этом издательстве около 17 лет. Умер дед в 1985 году, ему был 81 год.
– На вашей памяти, как он относился к официальной пропаганде? Как реагировал?
– По-моему, он на неё особо не обращал внимания.
– Смотрел ли он телевизор, слушал радио?
– На радио он сам выступал регулярно – на ленинградском радио с воспоминаниями: о своих соратниках – первых комсомольцах… Дед очень уважительно относился к «кировскому» кругу людей и к самому Кирову. Он работал под началом Сергея Мироновича, они были хорошо знакомы… Возможно, и это стало одним из поводов для ареста и осуждения.
– Насколько я понял, он остался верен идеалам юности и охотно делился пережитым, вот только говорить можно было не обо всём. Передо мной вырезка из ленинградской молодёжной газеты «Смена» за 1978 год. Это огромная публикация, посвящённая Л.Я. Криволапову, называется «Всё настоящее рождается любовью». Очень хорошее название, но из статьи совершенно невозможно понять, что герой был репрессирован и считался некоторое время «врагом народа»…
– Он верил в светлое будущее – это я знаю точно. Он полагал, что коммунистическая идея – верная, мы с ним об этом говорили. Разочарования в идее не было, а вот в строе – было. Он же видел, что рядом – воровство, взяточничество, враньё… Он был одним из идейных коммунистов, которые искренне верили, что коммунизм – это хорошо. Мне, кстати, тоже кажется, что это неплохо (улыбается).
– Как он относился к загранице, прислушивался ли он к западным «голосам», к другой точке зрения? Ведь на его памяти случились и венгерские события, и Чехословакия, и Афганистан…
– Нет, он не очень жаловал западную точку зрения. Он был патриотом невзирая ни на что. И вообще старался поменьше касаться политики. Дед наслаждался своей деятельностью на литературном поприще, ему это безумно нравилось. Он редактировал книги, постоянно взаимодействовал с авторами, с художниками, был всецело погружён в творческий процесс. Он очень любил свою работу и не позволял себе портить нервы всякой ерундой – жизнь ему и так их изрядно попортила!
Он жил искусством, а не политикой. Он очень любил литературу! Пользовался каждым случаем, чтобы поговорить именно о ней. Вот вы меня спрашивали о его любимых авторах. Если говорить о поэтах, то это Блок и Пастернак. Любил, конечно, детских авторов – Маршака, Кассиля… В нём самом жил ребёнок – всю жизнь, до самого конца. Очень любил прозу Пушкина. Достоевского не слишком жаловал. Пережив ужасы лагерей, он инстинктивно стремился к позитиву, к свету. Наверное, поэтому и тяга к детской литературе, потому что она априори несёт доброту, свет, а не тьму.
Беседовал Сергей МУХАНОВ.
