Никиту Сергеевича Хрущёва представлять никому не нужно. Трудно найти в нашей истории более противоречивого политика и руководителя страны. Ведь Хрущёв – это и доклад о культе личности Сталина, и расстрел рабочих в Новочеркасске, поездка в 1959 году в США и Карибский кризис, восстановление дружеских отношений с Югославией и ввод советских войск в Венгрию, коммунизм к 80-у году и демократическая «оттепель», кукуруза и первый человек в космосе, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и разгром выставки художников-авангардистов в Манеже.
В апреле этого года в семье Хрущёвых был бы двойной юбилей – самому Никите Сергеевичу исполнилось бы 125 лет, а его дочери – Раде Никитичне Аджубей (1929 – 2016) – было бы 90.
В 2004 году, 15 лет назад, автору этих строк посчастливилось взять интервью у Рады Никитичны, которая была не только дочерью Никиты Хрущёва, но и известной журналисткой, заместителем главного редактора журнала «Наука и жизнь», супругой главного редактора «Известий» Алексея Аджубея.
Наша встреча проходила в её московской квартире, а говорили мы в основном о том, каким Хрущёв был в семье. Интервью частично было опубликовано в газете «Труд». Предлагаем нашим читателям полный текст этого разговора.
– Мои мама и папа вышли из самых бедных крестьянских семей. У них не было ни лошади, ни коровы. Отец – русский, хотя его деревня Калиновка находится в Курской области на границе с Украиной. А мама – украинка из Галичины.
Отец в деревне закончил церковно-приходскую школу. С тех пор знал наизусть многие стихи Некрасова, который стал его любимым поэтом. Жили все там бедно и люди ходили на отхожие промыслы. Ведь рядом – Донбасс. Отец там подрабатывал. Потом и семья туда перебралась. Там были большие заводы французские, английские. Кстати, до революции Донецк назывался Юзовкой – по имени очень богатого английского промышленника Юза.
Отец стал высококвалифицированным рабочим слесарем и зарабатывал очень даже неплохо. Одевался хорошо, франтовато. Состоял в обществе трезвости. Играл в футбол. Он очень уважал инженерную специальность, считал, что инженеры это созидатели.
В партию он вступил уже после революции, в 1918 году. Потом вспоминал об иллюзиях тех лет. Рассказывал, как однажды, сразу после революции, они с друзьями-партийцами были поражены тем, что недалеко от их дома ограбили какую-то лавку. Ведь им казалось, что когда произойдет революция, то наступит идеальная жизнь, не будет никаких бандитов и преступников.
– Где-то читал, что Никита Сергеевич был женат дважды?
– Когда отец работал на Донбассе, то, как тогда говорили, столовался в одной шахтерской семье, где было пять дочерей. И через какое-то время он женился на старшей сестре, которую звали Фрося. К моменту революции у Никиты Сергеевича было уже двое детей – дочь Юля и сын Леонид. А во время гражданской войны Фрося заболела тифом и умерла.
– А где и как он познакомился с вашей мамой?
– Удивительно, но тоже на Донбассе, только позже – в двадцатые годы. Мама в своей деревне закончила школу и учительница убедила родителей, что ей нужно учится дальше. Ее устроили в гимназию, а когда началась Первая мировая война учеников эвакуировали в Одессу. Гимназию она закончила после революции, будучи уже членом партии. Она вступила в 1917 году, и все время подшучивала над отцом, что у нее больше партийный стаж. Потом она стала политработником в Красной Армии, участвовала в неудачном польском походе Тухачевского. Затем ее послали в Москву, где она закончила партийные курсы. И направили в Донбасс в высшую партийную школу.
Здесь мои родители и познакомились. Отец тогда работал на шахте и учился на рабфаке. Потом он стал секретарем райкома, а затем вошел в ЦК на Украине. Он все время хотел учиться, но его долго не отпускали. В какой-то момент он этого добился и уехал в Москву в Промышленную академию. Кстати, это учебное заведение закончили многие будущие советские министры. Так случилось, что в там в одной группе с отцом училась Надежда Аллилуева – жена Сталина. И, видимо, она рассказала мужу о Никите Сергеевиче. Так отец стал работать секретарем райкома в Москве. Затем возглавил городскую партийную организацию, а в 1938 году вошел в Политбюро.
– Вы в детстве чувствовали, что вы – дочь высокопоставленного руководителя?
– Вы знаете, я действительно ощутила это в определенный момент. И с того времени меня это стало раздражать. Я, как многие, ходила в детский сад. Ведь родители были очень занятые люди. Мама заведовала парткабинетом на большом электроламповом заводе, она уезжала рано утром, а приезжала поздним вечером. Отец – тем более.
И вот в детском саду я это почувствовала: то лишний воздушный шарик мне подарят, то еще что-то, мне было очень неприятно. Было ощущение чего-то несправедливого и нехорошего – чувствовалось подхалимство.
А так дома у нас была вполне нормальная семья. Родители были строгими. Особенно мама. Отец ее поддерживал, хотя старался сглаживать конфликтные ситуации. Вообще, он был хорошим отцом. Иногда, когда у него было время, он ходил со мной на лыжах, ездил на дачу.
Мама стала нами заниматься достаточно поздно. Когда родились мои младшие брат и сестра, то она ушла с работы и полностью переключилась на семью.
– У меня осталось хорошее впечатление от книжки «Лицом к лицу с Америкой», которая была написана после государственного визита Хрущева в США в 1959 году. Насколько я знаю, он был первым советским руководителем, который решился поехать за границу со своей семьей…
– Да, и в этом его поддерживал Микоян. Когда вопрос о поездке решался на Политбюро Микоян сказал: «Никита, возьми с собой семью. А то в штатах думают, что мы тут черти с рогами. А тут ты приедешь с семьей и они увидят, что мы нормальные люди. Твоя жена говорит по-английски, дети говорят по-английски. Уверяю тебя, это произведет впечатление». И Микоян оказался прав.
Я очень хорошо помню, как отец приехал с какого-то совещания и говорит: «Знаешь, тут через месяц предстоит государственный визит в Америку. Хочешь я возьму тебя с собой?» Это было настолько неожиданное предложение, которое не вписывалось в нашу жизнь, что я чуть со стула не упала.
И он взял всю семью с собой! Правда, потом, когда его снимали, эту поездку ему припомнили. На Пленуме даже кричали: «Как шах иранский ездил! Всех таскал с собой!»
– Вы были в Америке с отцом. Как проходил визит?
– Мы летели на огромном самолете Ту-114, который только-только был сделан, наверное, даже в единственном экземпляре. Чтобы успокоить нас и чтобы следить за поведением нового самолета, с нами полетел сын Андрея Николаевича Туполева – Алексей, который тоже был авиаконструктором.
Американцы, видимо, побоялись сажать неизвестный им самолет на своих гражданских аэродромах. И мы приземлились на каком-то военном аэродроме, где-то под Вашингтоном.
Нас посадили в автомобили правительственного кортежа и мы поехали. И вот что меня тогда поразило: мы проезжали какие-то небольшие городки и населенные пункты, на обочинах дороги стояли толпы людей, в руках они держали маленькие американские и советские флажки и … полная тишина. Ни единого звука или крика. Было довольно жутко. И вот тогда я поняла, что Микоян оказался абсолютно прав – мы были для них, как инопланетяне, и они как бы изучали нас.
После официальных приемов началась поездка по стране. Молчаливый прием продолжался 3-4 дня. Но затем произошел небольшой скандал в Лос-Анджелесе. Там был мэр – из украинских эмигрантов, а среди них очень сильны националистические настроения. И когда мы туда приехали там уже какие-то украинцы с плакатами ходили. Потом мэр в своей речи на обеде что-то антисоветское произнес. Никита Сергеевич сразу же отреагировал и сказал: «Если у вас тут будут такие выступления, то мы этого не потерпим. Мы – представители великой державы! Мы завтра же улетим!» И обращается к сыну Туполева: «Алексей Андреевич, как там самолет?» «Никита Сергеевич, все готово. Хоть сейчас в полет». Отец хлопнул дверью, ушел в гостиницу и там стал бушевать. Я была ошарашена, но потом поняла, что со стороны отца это был спектакль. Он прекрасно понимал, что все его выступления и разговоры записываются и анализируются. И он специально устроил все это, чтобы показать, что на нас нельзя давить.
И, действительно, скандал переломил ситуацию. На следующий день как будто раздвинулся занавес, и перед нами появилась совсем другая декорация. Начался триумфальный, восторженный прием. Мы на спецпоезде приехали в знаменитую Санта-Барбару, а там – море народу. Все хотят поговорить, пожать руку, отовсюду доносятся одобрительные крики, приветствия, какие-то вопросы. Отец был в своей стихии: неформально общался с журналистами, шутил.
– Думаю, что тот визит в Америку был одним из самых эффективных визитов наших государственных деятелей за границу. С точки зрения политики и экономики. Я бы даже сравнил ту поездку Никиты Сергеевича с поездками Петра I. Петр прорубил «окно в Европу», а Хрущев – «окно в Америку». Петр в Россию привез картошку, а Хрущев – кукурузу…
– Да, поездка была очень эффективной, мы открыли для себя новый мир. Никита Сергеевич побывал на заводах и фермах, посмотрел новые технологии. Там же он увидел впервые столовые и магазины самообслуживания, современные прачечные. И вскоре это было внедрено в Советском Союзе. Ту же кукурузу у нас стали внедрять после этого визита. Другое дело как это делали. Как говориться, «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет». Ведь Никита Сергеевич никогда не говорил, что кукурузу надо сеять в северных районах. Это наши бестолковые чиновники все довели до полного абсурда.
– Отставка Хрущева сказалась как-то на семье?
– Моментально перестал звонить телефон. Никита Сергеевич оказался в полной изоляции. Начались чисто бытовые трудности. Выяснилось, что у него нет квартиры. Хозяйственный отдел ЦК выделил ему квартиру в старом доме на Арбате. Затем ему предоставили небольшую государственную дачу с охраной и обслугой, которые за ним следили. Его изоляция хорошо контролировалась – все, кто к нему приезжали потом получали за это выговоры от начальства.
Мама тогда отдыхала в Чехословакии вместе с Викторией Петровной Брежневой. О Пленуме они узнали из сообщения по радио. И мама, прямодушная женщина, сказала: «Вот, Виктория Петровна, теперь вы меня будете приглашать в Большой театр на премьеры». Виктория Петровна промолчала. Естественно, от нее никогда не было не только приглашения куда-либо, но и вообще ни одного звонка.
Заговорщики, видимо, очень боялись. Поэтому они стали распускать про нас разные нехорошие слухи, чтобы подготовить общественное мнение. Про меня говорили, что я на личном самолете летаю в Париж делать прическу. Причем никого особо тогда не заботила абсурдность этой ситуации. Те кто меня знал вначале хохотали, а потом поняли, что это травля организованная КГБ.
И таких «слухов» из того ведомства достаточно было. Например, о моем старшем брате Леониде, который был летчиком и погиб на войне. Распространили информацию, что он не погиб, а сдался в плен к немцам, что он перебежчик и Сталин приказал его расстрелять. Все это, конечно же, полная чушь. Но делалось это с одной единственной целью: создать вокруг Никиты Сергеевича дурную славу, дискредитировать его имя. Вот, мол, Сталина ругал, а у самого сын – предатель. Я специально интересовалась у одного кагэбэшного генерала-аналитика: откуда берутся все эти «слухи»? И он признался, что такие «слухи» разрабатываются в КГБ, потом забрасываются за границу и приходят к нам уже оттуда, чтобы общественность воспринимала всю эту информацию как достоверную.
Моего мужа, Алексея Ивановича, сразу же сняли с должности главного редактора «Известий». Он пришел домой, сел за стол и просидел так месяц. Найти работу было невозможно. Потом друзья помогли ему устроиться в журнал «Советский Союз», но статьи он вынужден был писать под чужой фамилией. Вот такой был запрет на профессию.
А вообще, многое об отставке отца я узнала уже во времена перестройки из газет и журналов…
Беседовал Дмитрий ТИХОНОВ
