Ровно 45 лет назад, в марте 1974 года, генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев объявил Байкало-Амурскую Магистраль важнейшей стройкой IX пятилетки. А вообще в 2019 году отмечаются сразу три памятные даты, связанные со строительством БАМа: 45-летие с начала строительства, 35-летие открытия сквозного движения поездов по БАМу и 30-летие со дня сдачи магистрали в эксплуатацию.
Сегодня, спустя столько лет, на страницах прессы зачастую можно увидеть много откровенно экзальтированных ностальгических слов о том, с каким воодушевлением и энтузиазмом проходила эта стройка. Однако в реальной жизни все было по-разному. Журналист «Смоленской народной газеты» Дмитрий Тихонов, попавший на стройку связистом железнодорожных войск, вспоминает, какой он увидел в далёком 1984 году последнюю советскую комсомольскую стройку.
Столичная жизнь
На БАМ я, коренной житель Смоленска, попал почти 35 лет назад – поздней осенью 1984 года. В столицу БАМа – Тынду меня, младшего сержанта связиста из подмосковной учебки, доставили вместе с целым эшелоном военных-железнодорожников.
Здесь нас встретил собачий холод, в конце ноября там были уже приличные морозы. Сразу же поразил местный вокзал – таких в те времена больше нигде в СССР не было: крытые виадук и выходы на платформы были похожи на огромные прозрачные коридоры, внутри которых ходили туда-сюда пассажиры. Над всем вокзальным комплексом возвышалась необычная конструкция – две широкие колонны, высотой с 9-этажный дом каждая, стояли рядом друг с дружкой, а почти на самом верху они соединялись каким-то помещением, имевшим форму правильного многоугольника. Это была вокзальная диспетчерская, которая тогда стала негласным символом Тынды, визитной карточкой молодого города железнодорожников.
Наша часть располагалась на небольшой сопке, то есть надо было идти под гору, и скоро у всех прибывших началась сильная отдышка. Как нам объяснили отцы командиры, отдышка началась «с непривычки», так как в Тынде имеется реальная недостача кислорода из-за того, что город расположен на 500 метров выше уровня моря. Позже от командиров мы узнали, что и естественный радиационный фон в Тынде немного повышен.
Еще среди военнослужащих Тында славилась гарнизонной гауптвахтой, которой командовал знаменитый своей жесткостью майор-грузин. О его крутом нраве по всей трассе ходили такие леденящие душу рассказы, что попасть на эту «губу» боялись не только солдаты срочной службы, но и офицеры. То есть первое впечатление от бамовской столицы у нас было не очень-то веселым. Хотя место красивое – город окружен сопками, он как бы находится на глубине огромного котлована.
Не знаю как сейчас, но тогда – 35 лет назад – назвать Тынду городом можно было с большой натяжкой. В лучшем случае это был поселок городского типа, так как собственно городской была только одна улица – Красная Пресня. Только там располагались современные многоэтажные дома и магазины. Вся остальная Тында в основном состояла из небольших деревенских домиков и строительных вагончиков с печным отоплением.
Если утром смотреть на Тынду с сопки, то во время холодов (а они здесь длятся около 9 месяцев) город практически не виден. Дома еле-еле различимы, они как в густом тумане. Но это не туман, а дым от печек. Копоть от дыма была везде, поэтому снег в черте города был светло-серым. Когда же днем выпадал новый снежок – все снова ненадолго становилось белым. Поэтому сугробы в Тынде имели слоисто-полосатую структуру – слои белого снега чередовались с серой копотью.
Суровый климат и вечная мерзлота, на которой возвели Тынду и почти весь восточный участок БАМа, внесли весьма серьезные коррективы в строительство и ЖКХ. Все коммуникации здесь были проложены не под, а над землей. Чтобы трубы не замерзали их обматывали толстенными слоями каких-то утеплителей и стекловатой, а сверху все это оборачивалось широкой и прочной алюминиевой фольгой. Какие-то трубы стелились над самой землей, и имели в некоторых местах специальные небольшие лесенки-переходы, чтобы люди не скакали, а степенно переходили через трубы, как по мосту через небольшую речку. Некоторые же трубы были подняты вверх, чтобы не мешать движению автотранспорта. Они, как огромные буквы «П» возвышались над дорогами, и под ними спокойно мог проехать любой грузовик с любым негабаритным грузом.
Сами многоэтажки строились на сваях, но удивительным было другое – дома на этих сваях как бы висели, то есть они находились на метровой высоте от земли. В промежутке между землей и домом ничего не было – там гуляли ветры и коты. Оконные рамы имели три ряда стекол. Все это делалось исключительно ради тепла, которое в этих краях ценится на вес золота.
В те времена столица последней комсомольской стройки снабжалась продуктами и промтоварами еще неплохо, но уже не так, как в 70-е годы. Хотя все равно лучше, чем центральные области страны. В местном универмаге спокойно лежали какие-то импортные джинсы, кроссовки Adidas и обувь фирмы Salamander, на полках стояла различная бытовая техника. В книжном магазине можно было купить Дюма и Зощенко, а в продуктовых – кофе, колбасу, майонез, масло, сгущенку, гречку, сухое молоко и яичный порошок. Все это «на материке» было страшным дефицитом. Мы с друзьями сразу же накинулись на сгущенку, которая продавалась вразвес, и так объелись ею, что, даже потом спустя несколько лет, не могли на нее смотреть. Из Тынды я домой отправил несколько посылок с книжками.
Здесь же я впервые увидел советские консервы, предназначенные для заграницы. Как они попали в Тынду не знаю, но это тогда всех нас сильно впечатлило – обычная «Скумбрия в масле» имела такую красивую глянцевую этикетку с надписями по-английски и по-французски, что вызывала гордость за свою страну. Мол, умеем же, когда хотим.
Проблемы здесь были со скоропортящимися продуктами. На БАМе я ни разу не видел настоящего молока, кефира, сметаны и творога. Найти нормальную – не мороженую – картошку тоже было трудно. Многие овощи и фрукты, особенно яблоки и груши, были китайскими. Хотя в те времена отношения между Китаем и СССР были по-настоящему враждебными.
Так жила столица БАМа, а вот на самой трассе бытовые условия и снабжение были, конечно же, гораздо хуже.
Воины БАМа
Самые тяжелые участки Байкало-Амурской магистрали, где гражданские специалисты просто отказывались работать, строили железнодорожные войска (ЖДВ). Условия, в которых служили военные железнодорожники, были зачастую просто нечеловеческими.
Железнодорожные батальоны, как во время войны, не назывались напрямую своими воинскими номерами (например, в/ч 30976), а имели таблички с надписью «хозяйство» и дальше шла фамилия командира части. Например, если комбатом был какой-нибудь майор Иванов, то обязательно перед КПП стояла табличка с надписью «Хозяйство Иванова». Объяснялась такая «секретность» близостью китайской границы.
Располагались военные части прямо у того участка магистрали, который строился или достраивался, то есть непосредственно в тайге. А тайга в тех местах хоть и красива, но крайне недружелюбна – вечная мерзлота, марь – бездонные замерзшие болота, комары и гнус. Добавьте к этому 35-50-градусные морозы и 9 месяцев зимы. Весна и осень здесь длятся не больше двух недель. Лето тоже очень короткое, как тут говорят «июнь – еще не лето, июль – уже не лето».
Мехбат, куда нас отправили из Тынды, как и все подобные части, стоял на так называемой «отсыпке». Это означало, что прямо на маревое болото сверху был насыпан песок общей площадью где-то в 3 кв. км. Толщина слоя песка составляла около 1 метра. На этой «отсыпке» размещался механизированный батальон со всей своей инфраструктурой.
Получалось, что батальоны фактически круглогодично жили на болотах. Болотные болезнетворные микробы приводили к тому, что любые раны на теле не заживали, а начинали долго и мучительно гнить. Даже незначительный комариный укус, который был расчесан, мог привести к образованию незаживающей воронки, гниющей прямо до самой кости. Среди военных это называлось «бамовской розочкой». Никакие медицинские средства на «розочки» почему-то не действовали. Поэтому солдаты часто просто прижигали их папиросами или сигаретами. Правда, это тоже не всегда помогало. Следы на теле от «розочек» оставались на всю жизнь, и напоминали следы от сильной оспы.
Кормили «воинов БАМа» не очень хорошо. Каши чередовались с макаронами. По утрам давали «масло». Оно должно было быть сливочным, но его мешали с какими-то жирами, и от этого у всех была дикая изжога. «Масло» было сильно замороженным, и намазать его на хлеб было невозможно, поэтому его ели вприкуску, макая в горячий чай. По праздникам давали вареные яйца, конфеты-карамельки и печенье.
Иногда было «пюре» из мороженой картошки. «Пюре» имело темно-коричневый цвет и отвратительный сладковатый привкус. Саму мороженую картошку чистили исключительно в варежках, так как держать в руках картошку-сосульку долго нельзя – обморозишь ладони. Из-за такого «пюре» у многих болел живот, а у некоторых была дизентерия.
Пока в части не построили пекарню, нас кормили так называемым «хлебом для геологических партий». Каждая буханка этого «хлеба» была герметично запакована в целлофановый пакет с парами спирта, в результате буханка не черствела два месяца. Правда, такой «хлеб» имел устойчивый привкус резины, и есть его было противно, но другого не было.
Когда же появилась своя пекарня, стали делать хлеб – белый пшеничный и черный ржаной. Белый получался почти отменно, но его было немного и на всех не хватало. А вот с черным хлебом были большие проблемы. Он почему-то совсем непропекался: корочка сгорала до углей, а внутри оставалось жидкое тесто. Был он раза в два меньше обыкновенной буханки, и вид имел довольно жуткий – весь черный-черный, как обгоревшая головешка. Солдатам скармливали именно этот «хлеб». Собираясь «на дембель», я припрятал одну такую буханку, чтобы показать дома, чем людей кормили на БАМе, но замполит, обыскивавший наши чемоданы, отобрал «хлебушек», и со словами: «Зачем тебе это на гражданке?» куда-то его выбросил.
Денег у нас не было, но даже если бы и были, то купить на них было практически нечего. Приезжавшие раз в две недели автолавки полностью скупались либо офицерами, либо кавказцами. Впрочем, там особого ассортимента не наблюдалось: папиросы, печенье, конфеты, сгущенка, томатный сок. Был еще одеколон «Саша», который покупать солдатам категорически воспрещалось, так как многие его употребляли внутрь.
Лечиться можно было только в санчасти. В нашей санчасти работало три человека, которых весьма условно можно было назвать врачами, ибо только старший из них имел незаконченное медицинское образование – его выгнали с 4 курса мединститута, а двое других исполняли роль медбратьев, имея за душой только аттестат школы. Все болезни они «лечили» с помощью «армейской тройчатки» (анальгин-аспирин-амидопирин), добавляя к этому набору в диких количествах солдатские витамины и обязательную «трудотерапию» – заготовку дров и уборку помещений. Однажды у меня страшно разболелся зуб и его вырвали в санчасти без всякого наркоза обыкновенными пассатижами! Челюсть после этой «операции» ныла несколько месяцев.
Офицеры-железнодорожники жили, как правило, в строительных вагончиках. А вот солдаты спали даже в 50-градусный мороз в армейских палатках, где были установлены печки «а ля буржуйка», сделанные из 200-литровых железных бочек. Через всю палатку тянулся «кардан» – вытяжная труба, которая обогревала вокруг себя территорию в 2 метра. В результате в палатке температурный режим зимой был весьма своеобразным: на нижнем ярусе замерзала вода, а на верхнем жара + 40-45 градусов.
Особо надо отметить туалеты «типа сортир». Если в Тынде штабные сортиры имели электрические подогреватели, то в сортирах на трассе никакого подогрева не было. Понятно, что все «человеческие отходы» в таких условиях быстро замерзали, образуя гигантские ужасно пахнущие ледяные сталагмиты. Периодически их надо было убирать, чтобы они не мешали дальнейшему процессу. Уборкой туалетных сталагмитов занимались особо провинившиеся солдаты, которые как шахтеры в забое долбили застывшие экскременты ломами и топорами.
Вода была привозная, и ее хватало только на готовку пищи, и иногда на офицерскую баню. «Водовозка» – машина возившая воду – часто ломалась, и тогда приходилось растапливать в больших баках снег и лед. Из-за нехватки воды солдаты ходили по несколько месяцев немытыми. От этого у всех были вши, избавится от которых можно было только одним способом: полностью вымыться бензином, соляркой или керосином. Но достать необходимое количество указанных продуктов перегонки нефти мог только старослужащий.
Нравы среди по-настоящему озверевших от такой жизни бамовских солдат и офицеров тоже были дикими. Нас привезли в батальон из Тынды уже заполночь, но местные «деды» нас встретили «как положено» – били до 6 утра, то есть до подъема. Ни один офицер ночью так и не появился.
Жуткая дедовщина сочеталась с землячеством и межнациональной ненавистью. При этом в нашем мехбате находились ребята практически со всего Союза: казахи, киргизы, литовцы, молдаване, украинцы, армяне, грузины, азербайджанцы, чеченцы, ингуши и русские. Но именно на БАМе я впервые увидел, что с дружбой народов в стране явные проблемы, и понял, что СССР рано или поздно развалится.
В моем взводе служили армяне и азербайджанцы из Нагорного Карабаха, которые враждовали настолько, что иногда обычные бытовые ссоры заканчивались поножовщиной. Азербайджанцы постоянно и жестоко издевались над молодыми солдатами.
Офицерский состав нашей части формировался на Украине. И уже тогда было видно, что там процветает махровый национализм. С огромным удивлением я узнавал тогда от братьев-славян, что Украина «в гробу видала» нищую Россию, которую украинцы кормят и поят, и что без России Украина будет жить как США, потому, что москали не умеют работать. Поэтому я совершенно не удивился тому, что потом произошло на Украине. Все эти антироссийские настроения были там за 30 лет до так называемого «евромайдана».
Среди восточных военнослужащих на БАМе нередким было мужеложство. Но командование на все это смотрело сквозь пальцы. Когда однажды наш начальник штаба узнал, что один «дед» грузин изнасиловал молодого солдата, то назначил насильнику страшное наказание – пробежать 300 кругов вокруг плаца! При этом украинские офицеры постоянно жестоко избивали солдат.
Впрочем, и между собой офицеры-украинцы не очень-то ладили. Как-то я был свидетелем кровавой стычки между двумя старшими лейтенантами: один другого чуть было не убил стальной вилкой в сердце из-за того, что тот иронично отозвался о его фамилии. Инцидент сразу же замяли работники военной прокуратуры, которая и создана, видимо для того, чтобы «не выносить сор из избы». Кстати, солдатам вилки не давали, опасаясь массовости подобных происшествий.
Никакого оружия в железнодорожных частях на трассе не было. Иметь оружие в таких условиях было опасно: народ мог просто друг друга перестрелять.
Периодически командование части составляло списки для награждения военнослужащих медалью «За строительство Байкало-Амурской магистрали». Солдаты из восточных республик, которым родители присылали ежемесячно, как правило, большие деньги, платили штабным офицерам за то, чтобы их внесли в эти списки. И зачастую можно было видеть, как такие дембеля цепляли на свои парадные, подшитые бархатом кителя, по две и даже по три бамовские медали.
Трасса-84
У любого, кто проезжал 30 лет назад по открытым для движения участкам БАМа, невольно возникало ощущение недавно прошедших боевых действий. Ибо везде вдоль дороги валялись различные искореженные и полуразобранные тракторы, самосвалы, экскаваторы, грузовики, железнодорожные платформы и даже поезда.
Послевоенное ощущение усиливалось, когда летом вдоль всей трассы начинали гореть осушенные торфяники. Тогда огонь и дым растягивались на сотни километров, так как их никто не тушил, ибо это было бесполезно.
Как ни странно, но в те социалистические времена на БАМе было много строительной техники из «капиталистических стран». Японские краны «Като» и экскаваторы «Комацу», американские бульдозеры «Катерпиллар» и самосвалы «Магирус» из ФРГ. Впрочем, имелись и самосвалы «Татра» из социалистической Чехословакии.
Удивительными были также некоторые методы эксплуатации самой железной дороги.
Например, очень странно в некоторых местах выглядели наземные опоры мостов – быки. Они напоминали каких-то гигантских ежиков, так как все были в огромных «иголках». На самом же деле эти «иголки» были большими полыми трубами, которые являлись необычными холодильниками! Они замораживали и закрепляли почву вокруг себя. Принцип действия таких холодильников оригинален и прост: в трубы заливался керосин, который зимой охлаждаясь, опускался на дно. Даже в летний период такие холодильники замораживали почку в радиусе 1,5–2 метров.
Так как многие участки БАМа и мосты возводились военными, то качество этих объектов было ужасным. Поэтому на трассе очень часто случались крушения поездов. По этой причине гражданские железнодорожники в те времена на магистрали двигались с очень большой осторожностью.
Чтобы переправить товарный состав через опасный мост, железнодорожники действовали хитро. Перед ненадежным мостом машинист останавливал поезд, выходил из кабины и шел пешком на другой конец моста. Помощник машиниста врубал самый тихий ход, и тут же спрыгивал на землю перед мостом. Состав медленно шел по мосту без людей. На противоположном конце моста в него запрыгивал машинист, который останавливал состав и ждал, когда подбежит помощник. И только после этой процедуры они снова двигались в путь.
Народ приезжал на трассу самый разный. Среди бамовских рабочих попадались и абсолютно асоциальные личности: бродяги, бывшие зэки, уголовники, хронические алкоголики, люди без документов, скрывающиеся от правоохранительных органов и просто опустившиеся. На трассе их называли «бичами», а места, где они обитали, назывались «бичарни». Власти и военные бичей побаивались, ибо никто не знал, чего от них ожидать. Жили бичи небольшими обособленными колониями, организуя такие же обособленные бригады, которые очень жестко конкурировали между собой из-за денег.
Настоящих комсомольцев, которых «в дорогу позвал комсомольский билет», и романтиков, которые ехали «за туманом и за запахом тайги» мне не довелось видеть. Большинство строителей БАМа в 80-е годы все-таки просто хотели заработать, так как платили здесь поначалу очень хорошо. Поэтому песню «про туман» местные работяги переделали так: «А я еду, а я еду за деньгами, за туманом едут только дураки».
Многие рассчитывали накопить приличную сумму, чтобы потом уехать и купить «на материке» жилье или машину. То есть работу на БАМе люди воспринимали, как временную, чтобы подзаработать и уехать домой. Но так получалось не у всех и не всегда. Быт засасывал. К тому же в 80-е платить стали хуже, и откладывать нужные суммы было уже труднее. Ехать, как правило, было уже не на что и некуда.
Дмитрий ТИХОНОВ
