В Смоленском драматическом театре имени Грибоедова уже седьмой сезон служит главным режиссёром заслуженный деятель искусств Республики Беларусь Виталий БАРКОВСКИЙ. За это время он выпустил немало замечательных работ.
Однако далеко не каждый зритель знает, что Виталий Михайлович – интереснейший собеседник, мудрец, имеющий острый взгляд на происходящее вокруг. У него за плечами огромный культурный багаж. Достаточно сказать, что Барковский – ученик Анатолия Эфроса, одного из самых ярких отечественных режиссёров, чьё имя внесено во все театральные энциклопедии мира. Виталий Михайлович скромно умалчивает, но ученик, судя по всему, любимый. Хотя бы потому, что Барковский присутствовал – вдумайтесь! – на шестистах репетициях Мастера.
На протяжении нескольких лет я часто брал интервью у Виталия Михайловича, и у меня сохранилась масса нереализованного материала. Сегодня мы решили предложить вашему вниманию хотя бы часть.
Блистательный подмастерье
– Уважаемый Виталий Михайлович, как вы относитесь к идее присвоить Театру на Малой Бронной имя Льва Дурова?
– Я думаю, что этому театру нужно присвоить имя Анатолия Эфроса. И вот почему. Я бы сказал, что Дуров – человек, который умел устроить свою жизнь. Он никогда не пытался подвергнуть себя опасности. А жить честно – это очень опасно! Вы думаете, я сказал, что он нечестный человек? Нет, он такой, как все. Просто он оказался хитрее и способнее других. Анатолий Эфрос – это один из величайших художников, настоящих мастеров искусства! Я понимаю, что мы живём в эпоху распада ценностей, поэтому у нас часто подмастерье становится важнее, чем мастер. Подмастерье, который сумел всё сделать вовремя – для собственного блага. Не во благо искусства. Анатолий Васильевич Эфрос – вот человек, который всё делал во благо искусства!..
Дуров – талантливый актёр. Он – фанатик театра. Вызывает самые приятные воспоминания то, как он работал на сцене. Он был настолько тренирован, настолько любил театр, настолько хотел быть первым, что направил все свои способности, всю свою жизнь на то, чтобы получить первенство. Он стал народным артистом, но без Эфроса он – никто. Он всегда спасался! Он трусил, он всегда хотел зарабатывать деньги. Он – человек спасающийся. Он, спасаясь, делал вид, будто он ищет выход. А это совершенно разные вещи – спасаться и искать выход! Он – спасался. А Эфрос искал выход из сложившегося положения и делал это достойно. Ничего подобного в русском искусстве не было. Ни-че-го!
Никогда не говорите под руку
– Не могу не переспросить про цифру, которая меня поразила…
– Да, 600 репетиций Эфроса, по три часа каждая. Конечно, это много! Я уже знал всё наизусть, мне надоедало, я даже начал давать советы. (Сейчас думаю: «Какой же я был нахал!..») Говорю: «Анатолий Васильевич, можно мне сказать? Я думаю, вот эту сцену надо бы решить вот так…» Он: «Вы хорошо думаете, но я думаю по-другому». (Хохочет.) Никогда не надо говорить режиссёру под руку, что вы там думаете: думаете – и на здоровье!
– Мы с вами говорили о том, что если режиссёру удаётся довести премьеру спектакля до автоматизма, до схемы, до формулы, то у актёров всё всегда будет получаться, хоть ночью их разбуди. Эфрос тоже добивался в своих постановках некой «формулы», схваченности спектакля, из которой актёры при всём желании не могли выйти, как в вашей работе, одной из лучших, «Этюды любви»?
– Нет, у него всё делали актёры. Он только говорил и направлял. И у актёров иногда складывалось такое впечатление, будто режиссёр не знает, что делать. Пока они были слепые, он их вёл за руку, а дальше актёры всё-таки должны были двигаться сами, потому что долго с ним работают и должны расти. Актёры были недовольны. Единственный человек, воспитанный, в его окружении – это Николай Волков, который в каком-то смысле являлся правой рукой Эфроса.
Он оберегал его от грубости – прежде всего женской, со стороны некоторых актрис, а также со стороны некоторых актёров, ныне уже покойных. Таких, как Михаил Козаков; пусть он меня простит, но он всегда достаточно дубово и грубо не понимал, что от него хотят. Хотя когда смотришь фильм «Покровские ворота» Козакова, понимаешь, что это человек достаточно способный и с юмором. Но эгоизм!.. Он тоже, наверное, мыслил себя маститым режиссёром и задыхался от эгоизма: «Как это Эфрос этого не знает?!.» А тот просто жил по-другому. Он жил по-человечески и по-мужски как настоящий русский интеллигент! Самый русский еврей – можно так сказать. А Козаков не был интеллигентом, он был грубым эгоистом, подчиняющим себе всё и желающим видеть только себя! Пусть Господь простит мне эти слова. А Эфрос был очень тактичен и осторожен со всеми, в том числе – с людьми, которых он создал и которые его потом сдавали за три копейки. Он добивался своего через психологию, его спектакли были психологические, они были как исследования! Его интересовало меняющееся сознание в связи с меняющимся временем, меняющиеся отношения между людьми, меняющиеся ценности. Поэтому он ставил Розова, Арбузова, Гоголя, Тургенева… Он пришёл на Таганку со своими людьми, и они стали почти такими же, как любимовские, почти.
– У него был шанс уцелеть?
– Да. Мария Осиповна Кнебель, его учитель (она многих учитель, удивительная женщина!), его предупреждала: «Толенька, не ходи на Таганку! Они тебя убьют». Она знала, что такое Таганка. Она знала, что там талантливый человек, Любимов, но он поздно пришёл в режиссуру, в 45 лет, и у него не было времени на то, чтобы сделать труппе прививку уважения к другому, рядом идущему. Уважения – просто к жизни. Они за эффектами не видели живой жизни! И Любимов умел настолько оголтело выстроить спектакль – на отрицании, на разрушении, на уничтожении всего вокруг – что не оставлял даже места для сомнения своим актёрам. В конце концов, он тоже поплатился от того, что создал. Эфрос же всю жизнь созидал душу. Как он говорил – «партитуру чувств». Он пытался эмоцию перевести в область чувств, то есть – эмоцию обработать культурой мира и культурой поводыря, культурой Божественного начала. И ему это удавалось. Но этого мало – есть генетическая память, которая возвращала рождённого в СССР к СССР. Ведь родилась новая, совершенно особая порода людей, и возвращение их обратно в лоно высокой культуры, высокого предназначения человека невозможно, потому что буквально всё сломали, скурили, разбили, взорвали, наделали крови и мяса!.. Конечно же, ген будет долго с этим расставаться.
Убийцы будут наказаны
– Эфрос ушёл из жизни в самом начале 1987 года. Ровно через пять лет государственная система будет сломана навсегда – в которой он мог быть режиссёром, в которой он чего-то добился. Дикий капитализм, гангстерские нравы – мог ли он уцелеть при них?
– (решительно) Нет. Он мог только плакать! Он не смог бы дирижировать, как Спиваков и Башмет, потому что они люди уже другого времени и другой культуры. Он, как человек в возрасте, мог только заплакать – увидев всё, что произошло в связи с перестройкой. Он скрыл бы эти слёзы и отвернулся.
– Правильно вас понял, что Эфрос в каком-то смысле Дон-Кихот?
– Да, конечно! Кстати, единственный Дон-Кихот того времени. Потом пройдёт время, и вырастет ещё один Дон-Кихот – это Анатолий Васильев, которого так же выпрут… Вообще, знаете, в Москве не видеть ценность и не понимать Эфроса, его предназначения как личности, как духовника – это страшное дело, это грех! И каждый из них будет наказан, сильно. Убийцы будут наказаны Богом. С такими людьми обращаться грубо нельзя, Эфрос был как ребёнок, он обижался…
– Я вообще не понимаю, как он пробивался в театральном мире при такой тонкой душевной организации…
– Там, на Малой Бронной, был Дунаев! Терпеливый, воспитанный интеллигентный человек. Да, в нём происходила страшная борьба, ведь Дунаев был главный режиссёр, а Эфрос – «очередной», который ставил спектакли по очереди с другими. И Дунаев видел, что каждый раз на премьеру Эфроса лом – люди едут со всей страны, туда хочет попасть вся интеллигенция. А у Дунаева – ползала… Он мучился тем, что он не поцелован свыше, он это понимал и он надеялся, что уж в следующем-то своём спектакле он докажет… Дунаев ведь закончил плохо – у него случился инфаркт, а ведь он был моложе Эфроса и выглядел крепче, здоровее… Он со многим был не согласен, но этого не показывал, надо отдать ему должное. И мы все говорили: «Какой Дунаев всё-таки умный, какой он человечище, что терпит Эфроса!..»
Полвека назад
– Как вы пришли к пониманию художественного мира Эфроса?
– В 1965 году я посмотрел его спектакли «Обольститель Колобашкин» и «Чайка». Это было в Вильнюсе (ближе ехать, чем в Москву). Я был студентом первого курса, и весь наш курс, 22 человека, встали и долго-долго аплодировали!.. А Вильнюс принял увиденное холодновато. Конечно, на Эфроса пришла вся интеллигенция, особенно – национальная, но так тогда ещё не играли – людей тогда ещё так не играли! А играли – представления!.. Как только я появился в Москве и в первый раз подошёл к Эфросу (нас было двое), представился: «Мы с товарищем – те люди, которые вам в Вильнюсе устроили овацию…» Ему было приятно, что к нему едут люди из Минска.
– Вы сразу его эстетику поняли, оценили?
– Я сразу был – поражён. То, что мы увидели, здорово отличалось от неправды – во всех смыслах. Возможно, всю его художественную правду я тогда ещё не осознавал, но интуитивно я понимал, что у этого театра есть язык!
– А когда последовали эти 600 репетиций?
– Это уже семидесятые годы, конец.
– Это был период его расцвета как режиссёра?
– Нет, я думаю, уже начинался спад. Должен вам сказать, он мне в сто раз был интереснее и в таком качестве, чем всё, что делалось в Москве. Например, я много смотрел Любимова и тоже восхищался, как сильно он владеет формой, таким открытым посылом, но мне был ближе Эфрос.
В чужом саду
– Почему при такой непохожести этих двух режиссёров Любимов доверил Эфросу поставить «Вишнёвый сад» в своём театре?
– Но ведь Любимов сыграл у Эфроса Мольера в телевизионной постановке и, видимо, хотел вернуть «долг»… Сыграл гениально! Шикарно! Никто бы так не сыграл. Эфросу показалось, что Любимов железно попадает в эту роль. Он тогда весь соответствовал ей, ему и играть ничего не надо было. Потом Любимов в благодарность и позвал его…
Тогда в общественном сознании на самом верху было два режиссёра, две личности (я не говорю о том, что было у чиновников на уме). Из этих двоих для людей приличных Эфрос – интеллигентный, настоящий художник, совесть. А Любимов – человек талантливый, да, но злые языки называли Любимова «верхний слой на могиле Мейерхольда». Но его любила толпа! Любила подворотня, если так можно выразиться. Интеллигенция к этому серьёзно не относилась. Точно так же, как интеллигенция любила Окуджаву, а народ любил Высоцкого! Хотя со временем представление о Высоцком поменялось, и стало ясно, что Высоцкий был по-своему ранимый человек, пусть и несколько вызывающий. То есть любимовская жилка повлияла на него не лучшим образом. Будучи у Эфроса, он бы раньше начал писать по-настоящему интересные, серьёзные вещи, как «Что за дом стоит, погружён во мрак…» Это уже библейские, притчевые моменты… А при Любимове – попроще как-то: «Зинка-Зинка, где твоя корзинка…»
Прощание
– А что вы думаете по поводу работы Эфроса в кино – фильма «В четверг и больше никогда»?
– Думаю, что своеобразное исследование – своего состояния, состояния той интеллигенции, это попытка высказаться теми средствами, которые недоступны в театре. Зритель может посидеть у экрана, сосредоточиться, посмотреть в глаза той же Добржанской – гениальная актриса!.. Тот же Смоктуновский, с вороном на плече…
Может быть, режиссёра можно осудить, что есть перекличка с «Зеркалом» – такое неспешное размышление о себе, о человеке, о том, что всё конечно, о том, что есть знаки, которые Господь посылает, подгоняя, удивляясь роскоши человеческого ничегонеделания, отдыха (ну, не всегда же хочется трудиться, спешить что-то кому-то доказать…). Много чего, что существует в подсознании и невозможно высказать словами, Эфросу удалось показать в этом фильме. Да, может быть, знаковая система из этой картины сегодня уже становится хрестоматийной. Да, может быть, в каком-то смысле есть подражание Феллини, мы все что-то заимствуем для себя, если нравится…
Но главное – есть артисты, которых он выбрал, и есть его мир! Есть тактичное отношение к ушедшему, которое не возвращается. То есть – к жизни. Я думаю, это его своеобразное прощание, хотя после этого фильма он прожил ещё десять лет.
Сергей МУХАНОВ
Справка.
Анатолий Васильевич Эфрос (1925 — 1987) – советский театральный режиссер, преподаватель. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Окончил факультет режиссуры ГИТИСа. Работал режиссером в ведущих московских театрах: в Центральном детском театре, театре Ленинского комсомола, Театре на Малой Бронной, Театре на Таганке. Создал несколько телеверсий лучших спектаклей и снял несколько художественных фильмов. Последние годы жизни Анатолия Эфроса проходили в сильном эмоциональном напряжении из-за конфликта на Таганке. 13 января 1987 года Анатолий Васильевич перенес инфаркт, который повлек за собой смерть. Похоронили режиссера на Кунцевском кладбище.
